Лоттэ Лазэрштайн. 1930
Уже привык к тому, что “современная” живопись - это эстэтский эгзэрсис, в котором если содержание и угадывается, то “на дальнем конце формы”. А тут - прямо не картина, а кино какое-то. Почти реализм. Точнее “нойе захлихкайт” (новая вещественность). Впрочем, тогдашняя вещественность была, имхо, далеко не столь “вещественна”, как творение Лотты Лазэрштайн. После абстракционистской расчленёнки народ потянуло на натуру, но натура, в основном, пропускалась тогда через жирную экспрессинистскую призму. Творение же Лотты с виду представляет собой обычный групповой портрет, жанр старинный и весьма распространённый. По таким картинам ходишь как по музею, от лица к лицу. Изучаешь каждого персонажа отдельно. "Вечер" "ходить" не даёт. Два персонажа в центре проникают в мозг немедленно, остальные "сняты со спины" и работают скорее позами, чем выражениями лиц (а значит не перегружают восприятие). В них можно потом долго всматриваться, находить нюансы настроения, тем не менее на лицо удивительная цельность сложной полифонии.
Разберём полифонию по нотам. Во-первых (1), девушка в центре. Её грустный взгляд направлен сквозь зрителя и как бы пронизывает всю картину. Кажется бесспорным, что именно у неё - главная роль в этом “кино”. Но не всё так просто. Если оставить девушку в одиночестве, убрав остальных персонажей, картина превратится в расхожий сентиментальный лубок: симпатичная юная особа мечтает о прекрасном принце… ну, или что-то в этом роде. Поэтому так важен второй (2) обращённый к зрителю персонаж. На его лице уже не просто грусть, а откровенное уныние. Вариант с мечтой о прекрасной принцессе отпадает напрочь. К тому же прекрасная принцесса ему вряд ли светит: уныние делает его и без того не слишком привлекательное лицо прямо-таки отпугивающим (наследство экспрессионизма?). Но! При всём том оно чрезвычайно выразительно и за ним угадывается интереснейший психологический багаж. Фигура персонажа (2) повёрнута в сторону девушки (1), а также молодого человека (3) и другой девушки (4). однако никто из них не отвечает ему взаимностью. Все смотрят в пространство, мимо персонажа (2), никто не проявляет признаков встречной активности. Персонаж (3) кажется вообще полностью погружённым в свои, далёкие от остальных участников вечеринки, мысли. Его поза экстравагантна, пластика раскована, рука со стаканом вина демонстрирует столь торжественный жест… кажется, он сейчас запоёт. (может быть что-нибудь из шумановского Liederkreis?). Образ девушки слева (4) больше всего соответствует духу времени. Такие нескладные фигуры в странных, несколько балетных позах, часто встречаются на картинах 20-х годов. Персонаж повёрнут к зрителю спиной, но даже край лица позволяет оценить психологическое состояние как растерянность, заторможенность. Если хорошо вглядеться, то можно узнать в девушке слева подругу и любимую модэль Лотты - Траутэ Розэ. От самой Траутэ известно, что молодой человек (3) - её муж Эрнст Розэ. Википедия утверждает, что в 1925 Траутэ вышла замуж за Пауля Розэ, но, может быть, за 5 лет Траутэ успела заменить мужа на однофамильца… Собака под столом тоже принадлежала чете Розэ, а терраса с видом на Потсдам - друзьям Лазэрштайн. Девушка в жёлтой блузе заменила первоначально находившуюся на её месте девушку в красном свитэре. Заменён был и мужчина (2), изначально бывший кавалером девушки (1). Траутэ утверждает, что замена эта далась художнице нелегко: вероятно, “полифония” рождалась в муках. Что касается задумчивой девушки в зелёном платье с бронзовым отливом (5), то она заменам не подвергалась. Вот только позировать стоя долго не могла, поэтому её ноги срисованы с той же Траутэ. В целом картина живописует некую драму, по отношению к которой позиции персонажей сильно разнятся. Разгадка этой драмы, взаимоотношений и психологического состояния персонажей, очевидно, составляет суть произведения.
Нетрудно догадаться, как возник замысел картины. Единожды оказавшись на такой террасе, редко какой художник не потянется за красками. Потсдам - полноценный 6-й персонаж полотна. Он изображён довольно подробно. Слева от центра хорошо читается характерный профиль Николаикирхе. Собственно на террасе только это пейзаж и был написан, в то время как персонажи только обозначали свои места, а дорисовывались позднее в студии.
Техника картины не представляет собой ничего экстраординарного. Возможно, отсутствие выраженного индивидуального подчерка и мешало Лазэрштайн раньше вырваться из тени. Большинство современников Лотты старались при всей “вещественности” все-таки сохранять ощутимую “призму преломления”, Лоттэ же ничего не “преломляет”, даёт как есть. Но и к фотографической точности она не стремится, тем более к фактурному лоску. Мелкий мазок ощущается на большей части полотна даже при взгляде издали. Только руки центрального персонажа выделяются идеальной плавностью тональных переходов. Совсем по другому, грубым импрессионистским мазком, выполнена выставленная на показ штанина Эрнста. Примечательна манера исполнения стеклянных стаканов. Блики на стекле обычно особенно бросаются в глаза. Лазэрштайн сознательно гасит их, блюдя световую и цветовую приглушённость. Нет ничего удивительного в том, что из центра композиции был удалён красный свитэр. Ни одна деталь не должна была отвлекать зрителя от загадочной сути полотна.
О судьбе картины. В 1930-м году Лоттэ Лазэрштайн была перспективной, набирающей известность художницей. Но набрать ей мало что удалось. Возможно потому что через пару лет после написания “Вечера” к власти пришли фашисты. А может быть и не поэтому. Всё-таки столь неординарное произведение как “Вечер над Постамом” имело шанс и за пару лет вызвать какой-никакой интерес. Не вызвало. И провисел “Вечер” над диваном художницы в Швеции, куда Лоттэ эмигрировала в конце 30-х (оставшаяся в Германии мать художницы погибла в концлагере), вплоть до конца 80-х, когда интерес к “новой вещественности” добрался до дальних закоулков севера Европы. Только тогда заметили и “Вечер”, и другие картины художницы, среди которых, впрочем, ничего сопоставимого с “Вечером” не было. Лоттэ была уже древней старушкой, и вряд ли могла осилить такое количество конфет, которое удалось выручить от продажи “Вечера”. В конце концов “Вечер” был выкуплен берлинской Новой национальной галереей, где его ныне можно посмотреть воочию.
