четверг, 1 июля 2010 г.

"Травиата". О том как композитор Верди перевоспитал свою Кармен.

Ну, на самом деле, не он первый. Начал-то процесс Дюма-сын, чей первоисточник (у которого, в свою очередь, был свой первоисточник - реальная история связи автора с кокоткой Мари Дюплесси) я осилил с огромным трудом. Вначале даже думал, что ниасилю - когда главный герой весь в слезах эксгумирует свою "травиату"... это было выше моих сил. Но затем повествование перескочило назад, на период знакомства Армана с Маргаритой, - и вот тогда мне полегчало. Блестящий, не перегруженный сентиментами текст не только нарисовал яркий и неоднозначный образ парижской куртизанки, но и расписал в деталях, вплоть до сметы, особенности экзотической "профессии".
Оказывается, куртизанки имели гигантские доходы, но ничего не копили - немедленно пускали на ветер, даже и в кредит залезали. "Ветер" состоял из шикарных квартир, нарядов, ресторанов, самых дорогих театральных лож и т.д. и т.п. Иными словами, эти женщины ни в чём себе не отказывали. Естественно, за деньги клиентов, которые куртизанки вовсе не спешили отрабатывать. Получить от любовника огромную сумму и захлопнуть после этого дверь перед его носом - было любимым занятием Маргариты Готье. Конечно, дверь время от времени всё же приходилось открывать, тем не менее куртизанки чувствовали себя вполне свободными. Либретто "Травиаты" упорно вдалбливает в голову слушателя мысль, что Виолетта, "в девичестве" Маргарита, а ёщё ранее - Мари, отказалась от каких-то колоссальных "удовольствий" ради любви. Понять в чём, собственно, заключались означенные удовольствия, очень трудно. Хождение по театрам и балам было для куртизанок скучной работой - "товар" надо было где-то демонстрировать потенциальным клиентам. Из текста Дюма видно, что никакой радости они Маргарите не доставляли. Да и в опере от бала в первом акте (других претендентов на "удовольствия" там не видится) веет смертной тоской, несмотря на разогревающие "бриндизи". Невольно возникает подозрение, что "удовольствиями" Верди считал сам процесс совокупления за деньги. Но чтение Дюма позволяет предположить другое: главным удовольствием куртизанок была та самая свобода, о которой я упомянул выше. Свобода соглашаться, свобода отказывать, свобода вертеть как хочешь богатыми папиками и похотливыми юнцами, свобода сорить деньгами, свобода говорить что хочешь - без оглядки на ханжескую мораль. Маргарита ничуть не стыдится своего положения. Она неоднократно произносит слово "мы" - то есть куртизанки - с нескрываемой гордостью. "Вы отлично знаете, что я не хочу вас. Нельзя только после двухлетнего знакомства с такой женщиной, как я, пожелать стать ее любовником. Мы отдаемся сейчас же или никогда" - говорит Маргарита приятелю Армана. Прочитав эту фразу, я почувствовал, что что-то подобное где-то уже слыхал. Ну конечно:

Quand je vous aimerai?
Ma foi, je ne sais pas,
Peut-être jamais, peut-être demain.
Mais pas aujourd'hui, c'est certain


Хабанера из Кармен! Гимн свободной любви. Впрочем, у Верди, а ещё раньше у Дюма на уме были совсем другие гимны. Дюма так просто открытым текстом пытается отвести от себя возможные подозрения в "безнравственности":

...среди тех, кто будет меня читать, многие, может быть, уже готовы бросить мою книгу, так как боятся найти в ней апологию порока и проституции, а возраст автора только усиливает это опасение. Пусть те, кто так думает, сознают свою ошибку, и пусть они продолжают чтение, если их удерживал только этот страх.
Я убежден в одном: для женщины, которую не научили добру, Бог открывает два пути, которые приводят ее к нему: это — путь страдания и путь любви. Они трудны, те, кто на него вступает, натирают себе до крови ноги, раздирают руки, но в то же время оставляют на придорожных колючках клочья одежды и подходят к цели в той наготе, которой не стыдятся перед создателем.


В переводе с французского: проституция - это плохо, но проституток можно перевоспитать. Впрочем, здесь важна не столько суть, сколько форма изложения, уморительно-выспренняя и довольно подозрительная. Образ проститутки, предстающей перед Всевышним в чём мать родила, тянет за собой вопрос: а в чём, собственно, заявляются туда обычные гражданки? Дюма даёт понять, что - в одежде. Осталось только выяснить, что бы это всё могло означать? Ключ к ответу найти нетрудно: в человеческом сознании обнажённость ассоциируется с искренностью. К примеру, во многих языках встречается фраза "голая правда". Получается, Дюма намекает на то, что проститутки - искренни, в то время как не-проститутки что-то скрывают от высшего судии. Что? Видимо, как раз то, что проститутки выставляют напоказ: разврат. Проститутки делают, остальные только мечтают. Эта мысль не раз проскакивает у Дюма. К примеру, в сцене посмертного аукциона, на который приличные дамы приходят с тайным желанием прикоснуться к запретному плоду... Раз так, значит проститутки потеряли свои одежды вовсе не на тернистом пути к исправлению, а задолго до того как на него вступили. Да и само исправление становится излишним. Проститутки, воспитывающие в себе целомудрие в то время как приличные барышни мечтают быть изнасилованными поручиком Ржевским - просто нонсенс. Несмотря на свой "возраст автора", Дюма - чудовищный ханжа. Он становится рабом проститутки, завидует её власти, независимости и богатству (а его Арман так и вообще опускается до того, чтобы нанять одну проститутку для травли другой), но при этом имеет наглость читать морали об очищении "на пути страдания и любви". Хм, можно сказать, перевоспитывал, не щадя своего детородного органа. А затем, не щадя уже своего пера, долго и нудно высасывал из пальца историю про переезд в деревню, папины козни, добровольное мученичество и трагическую смерть. В реальной истории Дюма-Дюплесси ничего подобного не было и в помине. "Мальчик" оказался вовсе не таким уж наивным, маминого завещания переписывать на куртизанку не стал: быстренько сообразил, что эта "девочка" ему не по карману (в тексте материальная сторона вопроса изложена с потрясающей убедительностью) и "слинял" сам. "Девочка" же, в свою очередь, не проявила ни малейшего желания раздирать на придорожных колючках свои драгоценные платья. Она позволила юноше любить себя задаром, но и только. Забавно, что в самом начале "Дамы с камелиями" некий знаток женщин удивительно точно излагает суть того, что случилось на самом деле:

Она тоже его очень любила, как говорят, но по-своему. От этих женщин нельзя требовать больше, чем они могут дать.

Вот именно. Не стоит требовать от видавшей виды, пресыщенной сексом женщины поведения, характерного для пятнадцателетней жертвы гормонального наводнения. Не бросила реальная Мари Дюплесси шикарную парижскую жизнь ради нищего молокососа. И правильно сделала. Даже если на страшный суд ей и не посчастливится явиться нагишом, зато тот самый юнец не смог вытереть о неё ноги - как это случилось в опусе Дюма. Жаль только что сам Дюма не последовал её примеру и испортил концовку своего романа на редкость неубедительной попыткой сочинить слезоточивое житие несуществующей святой. Впрочем, понятно, откуда взялся этот завиральный сюжет. Посещая задаром проститутку, юный Дюма наверняка понимал, что "услуга" имеет чёткую цену, а значит проститутка его кредитует. Жизнь на содержании у содержанки для юношеской гордости наверняка была нелегким испытанием. Видимо, чтобы хоть как-то оправдаться в собственных глазах, Дюма оплачивал не самые крупные расходы своей пассии. Однако даже это было ему не по карману: "я слишком беден, чтобы любить так, как хотел бы я, и слишком богат, чтобы любить так, как хотели бы вы", - эффектно (но не совсем правдиво) сформулировал он причину разрыва. Между тем, в розовых мечтах юноши наверняка маячила картинка: живут они в глуши, в уединении, она бросила своих спонсоров и грызёт сухари, купленные на его жалкие су. И она как бы уже вовсе не проститкутка - а значит за её услуги не надо платить! Вот ведь забавно: параллельно с "перевоспитанием" Маргариты происходит и её "девальвация". Всё-таки большая любовь - удобная штука: то, что при маленькой любви делается за деньги, при большой - происходит совершенно бесплатно!

Но вернёмся к опере. Если повесть Дюма, как мы выяснили, можно условно разделить на 2 части: реалистическую и апокрифическую, то оперу так не поделить при всём желании. Ибо первое действие, формально сохранившее основные черты фабулы "реалистической" части первоисточника, вместе с тем абсолютно утратило его "свободолюбивую" суть - которая и составляла единственную ценность опуса Дюма. Вместо уверенной в себе циничной куртизанки, снизошедшей до любви зелёного юноши и полностью контролирующей ситуацию, на сцену является слабонервная Виолетта, терзающаяся сомнениями уровня: "неужто это любовь?" и истерично восклицающая "Одна я оденёшенька в пустыне под названьем Париж!" Такое трудно себе представить в устах Маргариты Готье - даже и в мелодраматическом конце повести. Верди с самого начала сводит всё к мелодраме соврешенно радикального разлива. О какой-либо глубине и неоднозначности образа говорить излишне. Впрочем, все другие персонажи оперы оказывабются ещё на порядок мельче Виолетты. К примеру, на балу у Виолетты присутствует её спонсор, барон Дюфоль. Верди наделил его ... целым кивком головы! Да что там, все персонажи этого бала вместе взятые не составят конкуренции одному прэнсу Орлофски из "Летучей мыши". Сам бал - мероприятие более чем странное. В повести его нет - и вряд ли он мог бы там оказаться. Трудно себе представить шлюху, закатывающую бал, на который являются парижские аристократы. У Дюма действие происходит в квартире героини при минимуме свидетелей. Но есть в повести ещё и другие сцены, в том числе сцена в театре. Кроме того, там присутствует повествование от лица автора. Вот, видимо, всё это и попытались сбить в одну сцену либо автор либретто, либо сам Дюма при переделке повести в пьесу. Результат получился никуда не годным. Объяснение героини и героя, утратив интимность, потеряло весь психологизм. Да и бал в целом обернулся какой-то бессмысленной скороговоркой, где не пойми кто занимается не пойми чем (особенно наглядно - в сравнении с "Летучей мышью").
Впрочем, неудачное либретто - для оперы отнюдь не приговор. Музыка способна творить чудеса. И Верди их творит. Но вовсе не так, как, к примеру, Беллини в "Норме", где либретто - тоже не шедевр. Если Беллини музыкальными средствами создаёт яркие образы и наполняет чувственным содержанием малоправдоподобные коллизии, то Верди просто наводняет оперу огромным количеством хитовых, почти исключительно танцевальных мелодий, мало заботясь о том, насколько точно они соответствуют содержанию либретто. К примеру, на объяснение в любви "Un di felice, eterea" Виолетта отвечает отказом, выраженном при помощи... фиоритур, к которым позднее присоединяется Альфредо . Не многим более выразительна и главная ария первого акта "Э страно/Семпре либера". Мне не раз приходилось слышать, как знатоки оперы поучают новичков относительно сего шедевра: "это вам не летка-енька, это и-сте-ри-ка!" Впору умилиться прозорливости корифеев, вот только их младшие коллеги, кажется, имеют некоторые основания для скепсиса. Дело в том, что музыка "семпре либеры" является, по сути, вариацией темы звучащего в начале оперы бриндизи. И гармонически, и ритмически эти две мелодии - сущие близнецы. Но если бриндизи - бравурная застольная, то каким образом "либера" может оказаться истерическим приступом? В принципе, композитор может изменить характер одной и той же темы, введя, к примеру, мрачные оркестровые краски. Но в финале первого акте Травиаты ничего подобного нет - разудалый танец ничем не омрачён. Если что и может там претендовать на истерику, так это разделяющий "э страно" и "семпре либеру" речитатив, в котором героиня вскрикивает: "Фолиэ! Фолиэ!" Но ... вот именно что вскрикивает - не вопит и не стонет. Интонации у Верди в этом месте скорее манерно-депрессивны - на подлинную трагедию явно не тянут. Да и какая тут может быть, если вдуматься, трагедия? Девушка выбирает между "настоящей любовью" и "бесконечными удовольствиями". Есть из-за чего впасть в депрессию. И уж вроде она решила, что мальчик - мечта всей её жизни. Как вдруг кричит: "Безумие! Одна я оденёшенька в пустыне под названьем Париж!" Хм, но если ты всеми брошена, то тем более разумно связать себя узами. Не тут-то было. Следует: "свободная и беззаботная, моя душа каждый новый день будет порхать от одного удовольствия к другому!" Где здесь логика? Где здесь смысл? Может быть смысл могла бы разъяснить повесть? Но там ничего подобного нет. Маргарита хладнокровно объясняет молокососу, что их связь не имеет перспективы. И, коль скоро он не отступается, предлагает ему что-то вроде: "приходи в полночь на сеновал - не пожалеешь". В опере всё по-другому: картинно заломленные руки, фальшивые слёзы и заводные мелодии.

О второй, "морализаторской", части драмы я особо распространяться не буду. Она ужасна уже в повести Дюма, в опере - ещё хуже. Одни глупости (дарение маменькиного наследства) заменяются другими: месть никому не нужному барону Дюфолю. Апофеоз глупости - явление "папочки" на бал. Каким образом он туда попал - объяснить невозможно, но очень скоро становится ясно зачем: чтобы пропеть в зал что-то вроде: "Только я знаю, насколько неповинна она в своих страданиях!" Вот так набирает силу компания по превращению Виолетты в святую великомученицу. Присутствующая и в повести Дюма, в опере она приобретает совсем уж пародийные размеры. Даже оскорбительная выходка Альфредо беспокоит новоиспечённую святую только постольку поскольку Альфредо может пострадать на дуэли (а то, что пострадает ни в чём не повинный барон-содержатель, Виолетту совершенно на заботит. !). Смерть героини в присутствии семейства Жермонов (в повести отсутствует) доводит концентрацию елея до совсем уж запредельных доз. Мелодии Верди всё так же ладно скроены, но ничего кроме слащавости не несут. По сути, вся партитура - это сплошное море патоки. Впрочем, не море. Озеро. Опера довольно мала. Даже по сравнению с не слишком обширной повестью она сморится конспектом. К примеру, колоритная подруга Маргариты Прюданс сведена до совершенно "никакой" Флоры. Между тем, в повести роль Прюданс более значительна чем даже роль Жермона-отца. В результате из повести Дюма в опере оказалось выкинутым всё сколько-нибудь живое и ценное. Трудно сказать, в какой степени в этом повинен Верди, но повинен безусловно. Достаточно сравнить его с Бизе. Известно, что в первоисточнике "Кармен" фигурировал совсем не тот образ цыганки, который известен нам ныне: криминальное ничтожество, не более. Бизе переосмыслил первоисточник, настоял на добавлении Хабанеры - в результате "Кармен" превратилась в оперу о свободе. Верди же даже и напрягаться особенно не надо было - обворожительная жрица свободной любви уже содержалась в готовом виде в его первоисточнике. И что он сделал? Выкинул всю эту "свободу" к чертям, сведя дискурс к рассказу о несчастной туберкулёзнице, пожертвовавшей собой ради большой и глупой любви. В результате невзыскательная публика получила кучу простеньких сентиментальных мелодий, а взыскательная - "Кармен наоборот".