Про эту книгу я много всего слыхал. И что написана ужасно, и что Чехов в ней предстаёт развратником и похабником. Вот как-то и не тянуло меня всё это читать. Но так уж случилось: мы случайно столкнулись лбами в книжном магазине,и я не устоял.
Оказалось, не всё так плохо. Хотя к фразам типа "На улице шёл дождь. Впрочем Иван Иваныч ел борщ" привыкаешь не сразу, всё ищешь загадочную связь между дождём и борщом, тем не менее скоро смиряешься: ну накидал человек тонну фактов и хочет хоть как-то их увязать между собой, создать иллюзию литературы. Не страшно: литература тут не главное. Главное как раз - факты. А вот их Рейфилд подобрал замечательно. Сиречь, не предвзято. Сравнить хотя бы с книжкой К.Чуковского, который даже исходящее от Чехова предложение написать на паях с Сувориным пьесу про Юлия Цезаря принимает за чистую монету и подаёт в качестве доказательства вечнозелёного альтруизма Антона Палыча. Рейфилд, напротив, не упускает случая кинуть на писателя тень: вот он отправляется путешествовать, в то время как его брат умирает. А вот он медлит в проявлении солидарности с Горьким, отказываясь от звания академика далеко не в первых рядах прогрессивных деятелей литературы. Впрочем, каждый раз Чехов выходит сухим из воды. Читатель сам сообразит, что умирающий брат выпил у Чехова немало крови, а быть в первых рядах никогда не было девизом писателя: он на дух не переносил показушность.
Что касается похабщины, то это сильное преувеличение. Да, Антон Палыч говорил когда надо открытом текстом. Но именно когда надо. Конечно, испытываешь удивление, обнаружив в хрестоматийном письме брату, где Чехов излагает основы своей этики, упоминание о женском мочеиспускании, вымаранное некогда цензорами. Но ведь Чехов то письмо не для хрестоматий писал - оно адресовано живому брату (тому самому, от смертного одра которого Чехов отправится путешествовать), погрязшему в пьянстве и свинстве. Задача письма - представить брату шокирующее зеркало, и АП не лезет за словом в карман. Но вообще-то мат и грубость для Чехова были совершенно не характерны. Он не был агрессивен. Для обозначения полового акта Чехов применяет забавное слово "тараканить", иронически обыгрывающее иррациональность и животную природу этого явления - явления, которого Чехов ничуть не стыдился и не сторонился. Перед нами предстаёт человек с чрезвычайно здоровым либидо, чуждый как ханжеству, так и сладострастным пошлостям в духе Достоевского. Антон Палыч гордится тем, что имел секс с негритянкой на кокосовой плантации и не стесняется описывать своё общение в борделе с проституткой-японкой. Казалось бы, вот должно быть "жареное блюдо"! Ничего подобного. Чехов описывает, как галантно вела себя партнёрша, как предусмотрительно она вынула платок, чтобы подтереть "артефакты", сопутствовавшие половому акту. Даже в сексе Чехов остаётся человеком, во всём старающимся отыскать социальную гармонию, находящим алмазы даже в грязной луже, которую любой другой предпочёл бы брезгливо обойти.
Злая ирония состоит в том, что, заботясь о гармонии общественной, он так и не смог обрести гармонию личную. Приходилось слышать, что биография Рейфилда рисует Чехова чуть ли не половым гигантом, походя лишающим чести несметные армии поклонниц. Не такие уж и несметные. Чехов действительно всегда (ещё и до литературной славы) нравился женщинам. Примечателен случай, когда после визита А.П. к Толстому дочь автора "Войны и мира" призналась матери, что влюбилась в Чехова с первого взгляда. Однако Чехов вовсе не "менял женщин как перчатки". Он не столько волочился за ними, сколько от них бегал. И если от кого-то не уворачивался сразу, то всё равно довольно быстро ускользал "на волю". Секс без "отношений" был для него приемлем только в борделе, куда он и шёл, вместо того чтобы выискивать в "списке" очередную кандидатку на освободившуюся вакансию. Упоминания о посещении борделей встречаются чуть ли не до того времени, когда болезнь окончательно взяла верх над писателем...
Книга рисует где более, а где менее подробные портреты чеховских подруг. При этом создаётся чёткое ощущение, что ни одна из них ему не подходила. Даже Лика, в которую Чехов был, очевидно, влюблён, не смогла пройти экзамен чеховским "интеллектуальным рентгеном". "Большой крокодил", обнаруженный у неё внутри Антоном Палычем, перекусил нить, которая уже довольно прочно связывала этих двух людей. Впрочем, дело было, видимо, не только в крокодиле. В то время, когда отношения с Ликой находились на пике, Чехов безжалостно и довольно точно определил, сколько ему осталось жить: не более 10-ти лет (или что-то около того). То есть он ощущал себя доходягой. С таким настроением не очень, наверное, тянуло жениться, особенно если учесть, что тепла и участия ему хватало и в собственной семье. Скорее удивительно, почему он решил-таки жениться на Ольге Книппер, когда уже прогноз его болезни был совсем печальным. Попытка прыгнуть на подножку уходящего поезда? Испытать целительные чары семейной идиллии? И вроде бы идиллия, пусть и недолгая, действительно случилась. Читаешь пошловатые письма Оленьки и, кажется, вот они, два счастливых тараканчика, тараканящихся под ласковым ялтинским солнышком. Вот только Оленька при этом обитает в Москве и в Ялту не очень спешит. Там, в Москве, она делает блестящую карьеру и ведёт яркую светскую жизнь знаменитой актрисы. Захолустный Крым - не для неё. Надо срочно найти докторов, которые убедили бы мужа в том, что холодный московский воздух полезнее для его лёгких. В результате тяжело больной писатель мотается между Москвой и Ялтой. Трудно отделаться о мысли, что именно это и вогнало его в гроб. Потому так коробит от всех этих эпистолярных признаний в любви, от обещаний родить богатыря... Неужто сам Чехов этому верил? Книга буквально подводит читателя к мысли, что такого быть не могло. Когда Оленька снимает квартирку на 5-м этаже для смертельно больного, задыхающегося мужа, её черствость и равнодушие становятся очевидными даже и не таким проницательным людям как Чехов. Однако Чехов не оставил никаких следов разочарования Олей Книппер. Его письма неизменно ласковы и участливы. Не стоит лезть к нему с советами: "Уж лучше бы ты выбрал Лику!". Вот потому, наверное, и не выбрал Лику: не нужна ему была жена-сиделка, жена-хомут. С его любовью к свободе и отказом от иллюзий (а влюблённость всегда предполагает иллюзорно завышенную оценку партнёра) именно такая жена и нужна ему была: нечто среднее между пылкой Джульеттой и девой из борделя. Существо, сегодня сгорающее от любви, а завтра - убегающее по делам к любвеобильному Немировичу. Вероятно, Чехов не избежал жестокого разочарования, но альтернатива была у него единственная: умирать под присмотром сестры и матери. Нет, всё-таки Оля Книппер скрасила его последние годы. Если бы не досадные проколы типа "5-го этажа", её поведение следовало бы признать вполне адекватным. Она не переходила той грани, за которой связи бесповоротно рушатся. Она была достаточна умной и целеустремлённой, чтобы удовлетворительно доиграть свою роль до конца.
С друзьями у Чехова было не проще, чем с женщинами. Огромное количество людей состояло с ним в приятельских отношениях, но эти отношения были либо непродолжительными, либо недостаточно регулярными, либо не слишком глубокими. А чаще - все вместе. Слишком стремительно неслась жизнь Чехова, слишком часто менялись его адреса. Дружба дружбой, но добираться до Мелихова по ухабистым дорогам -занятие не из приятных. Суворин, к примеру, так ни разу и не доехал. И тем не менее именно Суворин -пожалуй единственный, кто претендует на звание чеховского друга. Пусть и с большими оговорками. Разница в возрасте, общественном положении, политических взглядах.. кажется,более загадочной дружбы нельзя было и придумать.. Чтобы попытаться разгадать загадку, следует прежде всего уяснить, что главную роль в этой дружбе играл начинающий писатель, а вовсе не магнат-издатель. Кажется,Чуковский отмечал, что от этой дружбы материально выиграл скорее Суворин. Думается,именно потому, что Чехов слишком высоко себя ставил и не желал унизиться до подачек. Персональная комната в петербургском доме Суворина -вот кажется и все, чем Чехов позволил себя одарить.
Что же если не материальная выгоды привлекло Чехова в Суворине? Первая причина кажется очевидной: иметь такого поклонника было наверняка лестно для молодого писателя. Во-вторых, Суворин по своему опыту и положению в обществе мог быть бесценным источником информации для молодого литератора. Ну и наконец главное: Суворин относился к категории "мудрый скептик", что было очень близко Чехову. Попробую пояснить этот тезис. Россия переживала тогда период "капиталистического жора": бурное развитие экономики порождало "ананасы в шампанском" - культуру мещанского благополучия. Молодой Чехоа создал целую галерею образов лоснящихся ничтожеств из этой категории. Однако экономический рост проходил, во-первых, неравномерно и, во вторых, на фоне сохранения феодально-бюрократического общественного устройства (социального и политического застоя). Как следствие, в воздухе носилось предчувствие неминуемой катастрофы, породившее культуру декаданса с одной стороны и революционные настроения с другой. Все вышеперечисленное было чуждо как Суворину, так и Чехову. Вероятно, именно это сблизило их позиции настолько, что даже расхождение в видении путей выхода из сложившейся ситуации отошло на второй план. До поры до времени. Ибо расхождение это было слишком существенным. Скептик Суворин верил в "китайскую модель" - реформирование России под жестким административным контролем. Скептик Чехов, идя по стопам Толстого и русской либеральной литературы, считал необходимым перестроение общества на базе гуманистической этики. Рано или поздно эти два видения должны были столкнуться. Если верить книге Рейфилда, столкновение произошло в момент наступления традиционного российского бедствия - голода. Гуманист Чехов принял активное участие в организации помощи голодающим. Государственник Суворин вынужден был последовать его примеру, но проделал это с такой нескрываемой неохотой, какую Чехов ему не смог простить (в кругу единомышленников Суворина помогать голодающим считалось зазорным). Так закончились отношения АП с его другом-издателем.
Отношениям Чехова с издателями и вообще материальной стороне жизни писателя посвящено немало страниц книги Рейфилда. По всему выходит, что Чехов не был гениальным коммерсантом. Особенно в этом отношении примечательна история продажи Чеховым прав на полное собрание своих сочинений за весьма скромные деньги. Чуковский по этому поводу не удержался от патетических стонов: бессовестные капиталисты ограбили несчастного творца. На самом деле, сделка была вполне корректной, а скромная цена отражала тот прискорбный факт, что избытка предложений у Чехова тогда не наблюдалось. Заключив невыгодный контракт, Чехов тем не менее обеспечил свое ялтинское существование на довольно длительное время, а, кроме того, заставил самого себя систематизировать свои ранние творения. Вообще, создается ощущение, что Чехов всегда довольно четко оценивал свои материальные потребности и умел их обеспечить, не преследуя при этом цели получения сверхприбыли. Он зарабатывал, чтобы жить, а не жил чтобы зарабатывать. Впрочем, средств ему хватало и на содержание многочисленных родственников, и на помощь нуждающимся. Объем этой помощи, масштабы благотворительной деятельности Чехова впечатляют. Школы, библиотеки, врачебная деятельность, борьба с голодом и эпидемиями -даже просто времени было им потрачено уйма.
Особенно запала мне в голову одна изложенная Рейфилдом история, относящаяся к юности Чехова. Когда родители писателя бежали от долгов в Москву, они попросили приятеля Чехова, Селиванова, временно выкупить на себя выставленный на торги дом Чеховых. Селиванов не только исполнил просьбу, но и в течение продолжительного времени великодушно позволял Чеховым сдавать дом, им уже не принадлежащий. Однако время шло, и неспособность Чеховых выкупить семейное сокровище становилась все более очевидной. В конце концов настал момент, когда Селиванов заявил о своих правах на выкупленную недвижимость. Вероятно, это явилось ударом не только для родителей Чехова, но и для самого Антона, однако он сохранил дружеские отношения с Селивановым, долгое время после этого обеспечивавшим Чехова заработком. Эта история очень напоминает "Вишневый сад", но меня здесь удивило другое: с какими сложными "кейзами" сталкивала жизнь совсем еще юного Чехова. А большая литература и есть, в сущности, набор кейзов по предмету "жизнь". Случай с Селивановым проливает свет на то, как формировался будущий писатель с его фирменным "объективизмом": хороший кейз не нуждается а субъективных оценках автора. Он самодостаточен. Писательский метод Чехова состоял в том, чтобы, отбросив всякую литературщину, сформулировать предельно ясный образец для анализа задолго до того, как возникло понятие "кейз" в современном понимании.
Совершенно беспочвенны попытки обвинить Чехова в равнодушии к своим героям. Книга Рейфилда рисует Чехова человеком отнюдь не равнодушным. Чехову была свойственна, по выражению Суворина, "жестокость правды", а посему и неравнодушие Чехова было неравнодушием по отношению к правде. Правда же есть решение кейза. Именно это решение, каким бы оно ни было, и составляло предмет чеховских эмоций. Попытавшись решить кейз, читатель скорее всего поймет, на чьей стороне симпатии Чехова. И только тот, кто не в состоянии справиться с кейзом, кто ждёт его решения "чужими руками", сочтет Чехова бесстрастным кукловодом.
Подведём итог. Книга Рейфилда заслуживает чтения, поскольку неплохо отражает "книгу жизни" Чехова. Эта самая книга жизни была "написана", в свою очередь, весьма достойно: глубоко, честно и до обидного кратко. Тот самый случай, когда краткость оказалась сестрой таланта.
Оказалось, не всё так плохо. Хотя к фразам типа "На улице шёл дождь. Впрочем Иван Иваныч ел борщ" привыкаешь не сразу, всё ищешь загадочную связь между дождём и борщом, тем не менее скоро смиряешься: ну накидал человек тонну фактов и хочет хоть как-то их увязать между собой, создать иллюзию литературы. Не страшно: литература тут не главное. Главное как раз - факты. А вот их Рейфилд подобрал замечательно. Сиречь, не предвзято. Сравнить хотя бы с книжкой К.Чуковского, который даже исходящее от Чехова предложение написать на паях с Сувориным пьесу про Юлия Цезаря принимает за чистую монету и подаёт в качестве доказательства вечнозелёного альтруизма Антона Палыча. Рейфилд, напротив, не упускает случая кинуть на писателя тень: вот он отправляется путешествовать, в то время как его брат умирает. А вот он медлит в проявлении солидарности с Горьким, отказываясь от звания академика далеко не в первых рядах прогрессивных деятелей литературы. Впрочем, каждый раз Чехов выходит сухим из воды. Читатель сам сообразит, что умирающий брат выпил у Чехова немало крови, а быть в первых рядах никогда не было девизом писателя: он на дух не переносил показушность.
Что касается похабщины, то это сильное преувеличение. Да, Антон Палыч говорил когда надо открытом текстом. Но именно когда надо. Конечно, испытываешь удивление, обнаружив в хрестоматийном письме брату, где Чехов излагает основы своей этики, упоминание о женском мочеиспускании, вымаранное некогда цензорами. Но ведь Чехов то письмо не для хрестоматий писал - оно адресовано живому брату (тому самому, от смертного одра которого Чехов отправится путешествовать), погрязшему в пьянстве и свинстве. Задача письма - представить брату шокирующее зеркало, и АП не лезет за словом в карман. Но вообще-то мат и грубость для Чехова были совершенно не характерны. Он не был агрессивен. Для обозначения полового акта Чехов применяет забавное слово "тараканить", иронически обыгрывающее иррациональность и животную природу этого явления - явления, которого Чехов ничуть не стыдился и не сторонился. Перед нами предстаёт человек с чрезвычайно здоровым либидо, чуждый как ханжеству, так и сладострастным пошлостям в духе Достоевского. Антон Палыч гордится тем, что имел секс с негритянкой на кокосовой плантации и не стесняется описывать своё общение в борделе с проституткой-японкой. Казалось бы, вот должно быть "жареное блюдо"! Ничего подобного. Чехов описывает, как галантно вела себя партнёрша, как предусмотрительно она вынула платок, чтобы подтереть "артефакты", сопутствовавшие половому акту. Даже в сексе Чехов остаётся человеком, во всём старающимся отыскать социальную гармонию, находящим алмазы даже в грязной луже, которую любой другой предпочёл бы брезгливо обойти.
Злая ирония состоит в том, что, заботясь о гармонии общественной, он так и не смог обрести гармонию личную. Приходилось слышать, что биография Рейфилда рисует Чехова чуть ли не половым гигантом, походя лишающим чести несметные армии поклонниц. Не такие уж и несметные. Чехов действительно всегда (ещё и до литературной славы) нравился женщинам. Примечателен случай, когда после визита А.П. к Толстому дочь автора "Войны и мира" призналась матери, что влюбилась в Чехова с первого взгляда. Однако Чехов вовсе не "менял женщин как перчатки". Он не столько волочился за ними, сколько от них бегал. И если от кого-то не уворачивался сразу, то всё равно довольно быстро ускользал "на волю". Секс без "отношений" был для него приемлем только в борделе, куда он и шёл, вместо того чтобы выискивать в "списке" очередную кандидатку на освободившуюся вакансию. Упоминания о посещении борделей встречаются чуть ли не до того времени, когда болезнь окончательно взяла верх над писателем...
Книга рисует где более, а где менее подробные портреты чеховских подруг. При этом создаётся чёткое ощущение, что ни одна из них ему не подходила. Даже Лика, в которую Чехов был, очевидно, влюблён, не смогла пройти экзамен чеховским "интеллектуальным рентгеном". "Большой крокодил", обнаруженный у неё внутри Антоном Палычем, перекусил нить, которая уже довольно прочно связывала этих двух людей. Впрочем, дело было, видимо, не только в крокодиле. В то время, когда отношения с Ликой находились на пике, Чехов безжалостно и довольно точно определил, сколько ему осталось жить: не более 10-ти лет (или что-то около того). То есть он ощущал себя доходягой. С таким настроением не очень, наверное, тянуло жениться, особенно если учесть, что тепла и участия ему хватало и в собственной семье. Скорее удивительно, почему он решил-таки жениться на Ольге Книппер, когда уже прогноз его болезни был совсем печальным. Попытка прыгнуть на подножку уходящего поезда? Испытать целительные чары семейной идиллии? И вроде бы идиллия, пусть и недолгая, действительно случилась. Читаешь пошловатые письма Оленьки и, кажется, вот они, два счастливых тараканчика, тараканящихся под ласковым ялтинским солнышком. Вот только Оленька при этом обитает в Москве и в Ялту не очень спешит. Там, в Москве, она делает блестящую карьеру и ведёт яркую светскую жизнь знаменитой актрисы. Захолустный Крым - не для неё. Надо срочно найти докторов, которые убедили бы мужа в том, что холодный московский воздух полезнее для его лёгких. В результате тяжело больной писатель мотается между Москвой и Ялтой. Трудно отделаться о мысли, что именно это и вогнало его в гроб. Потому так коробит от всех этих эпистолярных признаний в любви, от обещаний родить богатыря... Неужто сам Чехов этому верил? Книга буквально подводит читателя к мысли, что такого быть не могло. Когда Оленька снимает квартирку на 5-м этаже для смертельно больного, задыхающегося мужа, её черствость и равнодушие становятся очевидными даже и не таким проницательным людям как Чехов. Однако Чехов не оставил никаких следов разочарования Олей Книппер. Его письма неизменно ласковы и участливы. Не стоит лезть к нему с советами: "Уж лучше бы ты выбрал Лику!". Вот потому, наверное, и не выбрал Лику: не нужна ему была жена-сиделка, жена-хомут. С его любовью к свободе и отказом от иллюзий (а влюблённость всегда предполагает иллюзорно завышенную оценку партнёра) именно такая жена и нужна ему была: нечто среднее между пылкой Джульеттой и девой из борделя. Существо, сегодня сгорающее от любви, а завтра - убегающее по делам к любвеобильному Немировичу. Вероятно, Чехов не избежал жестокого разочарования, но альтернатива была у него единственная: умирать под присмотром сестры и матери. Нет, всё-таки Оля Книппер скрасила его последние годы. Если бы не досадные проколы типа "5-го этажа", её поведение следовало бы признать вполне адекватным. Она не переходила той грани, за которой связи бесповоротно рушатся. Она была достаточна умной и целеустремлённой, чтобы удовлетворительно доиграть свою роль до конца.
С друзьями у Чехова было не проще, чем с женщинами. Огромное количество людей состояло с ним в приятельских отношениях, но эти отношения были либо непродолжительными, либо недостаточно регулярными, либо не слишком глубокими. А чаще - все вместе. Слишком стремительно неслась жизнь Чехова, слишком часто менялись его адреса. Дружба дружбой, но добираться до Мелихова по ухабистым дорогам -занятие не из приятных. Суворин, к примеру, так ни разу и не доехал. И тем не менее именно Суворин -пожалуй единственный, кто претендует на звание чеховского друга. Пусть и с большими оговорками. Разница в возрасте, общественном положении, политических взглядах.. кажется,более загадочной дружбы нельзя было и придумать.. Чтобы попытаться разгадать загадку, следует прежде всего уяснить, что главную роль в этой дружбе играл начинающий писатель, а вовсе не магнат-издатель. Кажется,Чуковский отмечал, что от этой дружбы материально выиграл скорее Суворин. Думается,именно потому, что Чехов слишком высоко себя ставил и не желал унизиться до подачек. Персональная комната в петербургском доме Суворина -вот кажется и все, чем Чехов позволил себя одарить.
Что же если не материальная выгоды привлекло Чехова в Суворине? Первая причина кажется очевидной: иметь такого поклонника было наверняка лестно для молодого писателя. Во-вторых, Суворин по своему опыту и положению в обществе мог быть бесценным источником информации для молодого литератора. Ну и наконец главное: Суворин относился к категории "мудрый скептик", что было очень близко Чехову. Попробую пояснить этот тезис. Россия переживала тогда период "капиталистического жора": бурное развитие экономики порождало "ананасы в шампанском" - культуру мещанского благополучия. Молодой Чехоа создал целую галерею образов лоснящихся ничтожеств из этой категории. Однако экономический рост проходил, во-первых, неравномерно и, во вторых, на фоне сохранения феодально-бюрократического общественного устройства (социального и политического застоя). Как следствие, в воздухе носилось предчувствие неминуемой катастрофы, породившее культуру декаданса с одной стороны и революционные настроения с другой. Все вышеперечисленное было чуждо как Суворину, так и Чехову. Вероятно, именно это сблизило их позиции настолько, что даже расхождение в видении путей выхода из сложившейся ситуации отошло на второй план. До поры до времени. Ибо расхождение это было слишком существенным. Скептик Суворин верил в "китайскую модель" - реформирование России под жестким административным контролем. Скептик Чехов, идя по стопам Толстого и русской либеральной литературы, считал необходимым перестроение общества на базе гуманистической этики. Рано или поздно эти два видения должны были столкнуться. Если верить книге Рейфилда, столкновение произошло в момент наступления традиционного российского бедствия - голода. Гуманист Чехов принял активное участие в организации помощи голодающим. Государственник Суворин вынужден был последовать его примеру, но проделал это с такой нескрываемой неохотой, какую Чехов ему не смог простить (в кругу единомышленников Суворина помогать голодающим считалось зазорным). Так закончились отношения АП с его другом-издателем.
Отношениям Чехова с издателями и вообще материальной стороне жизни писателя посвящено немало страниц книги Рейфилда. По всему выходит, что Чехов не был гениальным коммерсантом. Особенно в этом отношении примечательна история продажи Чеховым прав на полное собрание своих сочинений за весьма скромные деньги. Чуковский по этому поводу не удержался от патетических стонов: бессовестные капиталисты ограбили несчастного творца. На самом деле, сделка была вполне корректной, а скромная цена отражала тот прискорбный факт, что избытка предложений у Чехова тогда не наблюдалось. Заключив невыгодный контракт, Чехов тем не менее обеспечил свое ялтинское существование на довольно длительное время, а, кроме того, заставил самого себя систематизировать свои ранние творения. Вообще, создается ощущение, что Чехов всегда довольно четко оценивал свои материальные потребности и умел их обеспечить, не преследуя при этом цели получения сверхприбыли. Он зарабатывал, чтобы жить, а не жил чтобы зарабатывать. Впрочем, средств ему хватало и на содержание многочисленных родственников, и на помощь нуждающимся. Объем этой помощи, масштабы благотворительной деятельности Чехова впечатляют. Школы, библиотеки, врачебная деятельность, борьба с голодом и эпидемиями -даже просто времени было им потрачено уйма.
Особенно запала мне в голову одна изложенная Рейфилдом история, относящаяся к юности Чехова. Когда родители писателя бежали от долгов в Москву, они попросили приятеля Чехова, Селиванова, временно выкупить на себя выставленный на торги дом Чеховых. Селиванов не только исполнил просьбу, но и в течение продолжительного времени великодушно позволял Чеховым сдавать дом, им уже не принадлежащий. Однако время шло, и неспособность Чеховых выкупить семейное сокровище становилась все более очевидной. В конце концов настал момент, когда Селиванов заявил о своих правах на выкупленную недвижимость. Вероятно, это явилось ударом не только для родителей Чехова, но и для самого Антона, однако он сохранил дружеские отношения с Селивановым, долгое время после этого обеспечивавшим Чехова заработком. Эта история очень напоминает "Вишневый сад", но меня здесь удивило другое: с какими сложными "кейзами" сталкивала жизнь совсем еще юного Чехова. А большая литература и есть, в сущности, набор кейзов по предмету "жизнь". Случай с Селивановым проливает свет на то, как формировался будущий писатель с его фирменным "объективизмом": хороший кейз не нуждается а субъективных оценках автора. Он самодостаточен. Писательский метод Чехова состоял в том, чтобы, отбросив всякую литературщину, сформулировать предельно ясный образец для анализа задолго до того, как возникло понятие "кейз" в современном понимании.
Совершенно беспочвенны попытки обвинить Чехова в равнодушии к своим героям. Книга Рейфилда рисует Чехова человеком отнюдь не равнодушным. Чехову была свойственна, по выражению Суворина, "жестокость правды", а посему и неравнодушие Чехова было неравнодушием по отношению к правде. Правда же есть решение кейза. Именно это решение, каким бы оно ни было, и составляло предмет чеховских эмоций. Попытавшись решить кейз, читатель скорее всего поймет, на чьей стороне симпатии Чехова. И только тот, кто не в состоянии справиться с кейзом, кто ждёт его решения "чужими руками", сочтет Чехова бесстрастным кукловодом.
Подведём итог. Книга Рейфилда заслуживает чтения, поскольку неплохо отражает "книгу жизни" Чехова. Эта самая книга жизни была "написана", в свою очередь, весьма достойно: глубоко, честно и до обидного кратко. Тот самый случай, когда краткость оказалась сестрой таланта.
Комментариев нет:
Отправить комментарий